Я опять позвал Сохраба. Тишина.
С трудом стащил себя с кровати, заглянул в ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом крошечный коридор. Мальчика нигде не было.
Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету. Я описал ему Сохраба.
Портье отложил газету и снял очки. Прямоугольной формы усики были тронуты сединой, легкий изысканный аромат каких-то тропических фруктов щекотал ноздри.
– Мальчишки такие непоседы, – вздохнул он. – У меня своих трое. Носятся весь день напролет, а мамаша волнуется. Ну, что ты так на меня уставился?
– Этот мальчик вряд ли где-то носится, – промычал я. – Да и сами мы нездешние. Как бы он не потерялся.
Портье покачал головой:
– Присматривать надо за детишками, господин хороший.
– Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его уже нет.
– Мальчишки – они такие.
– Ну да. – Пульс у меня участился. Вот ведь чурбан бесчувственный! Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой.
– Велосипеды им подавай.
– Что?
– Я про своих. Требуют купить им велосипеды. «Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка». Как же. – Он хрюкнул. – Мамаша меня убьет на месте.
А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже.
– Прошу вас… – скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, – господин Фаяз, скажите, вы его не видели?
– Мальчика-то?
Я рассвирепел:
– Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет?
Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:
– Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся.
Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок.
– Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели?
Портье опять надел очки и развернул газету.
– Нет, к сожалению, не видел.
Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу.
– Вы хоть представляете себе, где его искать?
– Нет. – Меня колотила нервная дрожь.
– Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером.
– Мечеть! – воскликнул я. – Огромная мечеть! Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза.
– Шах Фейсал?
– Да. Можете меня туда отвезти?
– А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?
– Нет, но…
– Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.
– Отвезете меня туда?
– Да тут и километра не будет. Но он уже выходил из-за стойки.
– Я заплачу за услугу.
Портье вздохнул и покачал головой.
– Подождите здесь.
И он скрылся за дверью.
Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.
– Денег я с вас не возьму, – гордо заявил Фаяз. – Отвезу так. Я ведь сам отец.
Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!
Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.
Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.
– Мне пора возвращаться.
– Ничего страшного, мы немного пройдемся, – успокоил я его. – Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.
Он наклонился ко мне поближе:
– Можно мне вам сказать кое-что?
– Конечно.
Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.
– Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.
Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.
– Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз.
А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.
– Ненормальные, – пробормотал портье.
Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.
– Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.
Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.
– Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он.
Колени его были поджаты к подбородку.
– Очень давно, Я уж и не помню ничего.
– Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.
– В детстве у меня, наверное, тоже была такая.
– Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.
– Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я.
Видел он, как талибы их убивали, или нет?
– А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб.
– Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.
– Ты помнишь, какой он был?