Бегущий за ветром - Страница 24

– Твой подарок у меня, – говорит Асеф. Таня смотрит на меня, неловко улыбается, и лицо ее передергивает тик.

Интересно, заметил Баба или нет?

– По-прежнему увлекаешься футболом, Асеф-джан? – спрашивает Баба. Он всегда хотел, чтобы мы с Асефом дружили.

Асеф улыбается. Вид у него светский до омерзения.

– Да, конечно, Кэка-джан.

– Играешь на правом крыле, как помнится?

– В этом году я на позиции центрфорварда. Больше пользы для команды. На следующей неделе играем с Микрорайоном. Предстоит интересный матч. У них есть хорошие игроки.

Баба кивает:

– Я тоже в юности был центрфорвардом.

– Вы бы и сейчас замечательно сыграли, я уверен, – добродушно подмигивает ему Асеф.

Баба подмигивает Асефу в ответ:

– Да, твой отец научил тебя говорить комплименты.

Смех Махмуда оказывается таким же неестественным, как и улыбка его жены. Собственного сына они, что ли, боятся?

А вот у меня даже фальшивой улыбки не получается. Чуть приподнимаются уголки рта, и все. При виде Асефа запанибрата с Бабой просто кишки сводит.

Асеф устремляет свой взор на меня:

– Вали и Камаль тоже здесь. Ни за что на свете они не пропустили бы такое торжество. – Сквозь лоск просвечивает насмешка.

Молча кланяюсь.

– Мы тут задумали завтра поиграть в волейбол во дворе моего дома. Приходи, – приглашает Асеф. – И Хасана с собой возьми.

– Заманчиво, – улыбается Баба. – Что скажешь, Амир?

– Я не очень люблю волейбол, – бурчу я. Радость в глазах отца гаснет.

– Извини, Асеф-джан.

Он просит прощения за меня. Как больно!

– Ничего страшного, – проявляет великодушие Асеф. – Приглашение остается в силе, Амир-джан. Слышал, ты любишь читать. Я дарю тебе книгу. Одна из самых моих любимых. – Он протягивает мне сверток. – С днем рождения.

На нем хлопчатобумажная рубашка, синие слаксы, красный шелковый галстук и начищенные черные мокасины; светлые волосы тщательно зачесаны назад. От Асефа так и разит одеколоном. С виду – настоящая мечта всех родителей, высокий, сильный, хорошо одетый, с прекрасными манерами, не робеет перед взрослыми. Глаза только выдают. В них проскальзывает безумие. По-моему.

– Бери же, Амир. – В голосе Бабы упрек.

– А?

– Возьми подарок. Асеф-джан хочет вручить тебе подарок.

– Ах да.

Принимаю сверток и опускаю глаза. Мне бы сейчас к себе в комнату, к книгам, подальше от этих людей…

– Ну же, – напоминает мне Баба, понизив голос, как всегда на людях, когда я ставлю его в неловкое положение своим поведением.

– Что?

– Ты не собираешься поблагодарить Асеф-джана? Все это очень любезно с его стороны.

Ну что он его так величает? Ко мне бы почаще обращался «Амир-джан»!

– Спасибо, – выдавливаю я.

Мать Асефа смотрит на меня, будто хочет что-то сказать, и не произносит ни слова. Вообще его родители слова не вымолвили.

Чтобы больше не заставлять отца краснеть, отхожу в сторонку – подальше, подальше от Асефа и его ухмылки.

– Спасибо, что почтили нас своим посещением.

Пробираюсь сквозь толпу и выскальзываю за ворота. За два дома от нас большой грязный пустырь. Баба как-то говорил Рахим-хану, что этот участок купил судья и уже заказал у архитектора проект. Но пока тут пусто, только сорняки и камни.

Разворачиваю книгу, подаренную Асефом, и при свете луны читаю название. Это биография Гитлера.

Зашвыриваю книгу подальше в сорняки. Прислоняюсь к забору соседа и без сил оседаю на землю.

Сижу в темноте, поджав колени к подбородку, и смотрю на звезды. Скорее бы все закончилось!

– Тебе ведь вроде полагается развлекать гостей? – Вдоль забора ко мне направляется Рахим-хан.

– Я им не нужен. Баба с ними, что им еще? Рахим-хан садится рядом со мной. Лед у него в стакане звякает.

– Я и не знал, что ты пьешь.

– Тайное вышло наружу, – шутливо отвечает Рахим-хан, жестом показывает, что пьет за мое здоровье, и делает глоток. – Вообще-то я пью редко. Но сегодня выпал настоящий повод.

– Спасибо, – улыбаюсь я.

Рахим-хан закуривает пакистанскую сигарету без фильтра. Они с Бабой всегда курят такие.

– Я тебе когда-нибудь рассказывал, как чуть было не женился?

– Правда?

Мне трудно вообразить Рахим-хана женатым. В моем представлении он давно стал «вторым я» Бабы. Рахим-хан благословил меня на труд литератора, он – мой старый друг, из каждой поездки он привозит мне что-нибудь на память. Как-то не подходит ему роль мужа и отца.

Рахим-хан печально кивает:

– Конечно, правда. Мне было восемнадцать лет. Ее звали Хомайра. Она была хазареянка, дочь слуг нашего соседа, прекрасная, как пери… Каштановые волосы, карие глаза… И смех. Я до сих пор слышу его. – Рахим-хан вертит в руках стакан. – Мы тайно встречались в яблоневом саду моего отца, поздно ночью, когда все уже спали. Мы гуляли под деревьями, и я держал ее за руку… Ты смущен, Амир-джан?

– Немного.

– Не страшно. – Рахим-хан затягивается сигаретой. – И мы дали волю фантазии. Мы представили себе многолюдную пышную свадьбу, на которую съедутся друзья и родственники от Кабула до Кандагара, большой дом, внутренний дворик, отделанный плиткой, огромные окна, цветущий сад и лужайку, где играют наши дети. Мы представили, как по пятницам после намаза в мечети у нас собираются друзья и мы обедаем под вишнями, пьем родниковую воду, а наши дети играют со своими двоюродными братьями и сестрами… Рахим-хан отхлебывает из стакана и кашляет.

– Ты бы видел моего отца, когда я сказал ему о своем намерении. А моя мать лишилась чувств, и сестры брызгали ей в лицо водой, и обмахивали веером, и смотрели на меня так, будто я перерезал матери глотку. Брат Джалал бросился за охотничьим ружьем, но отец его остановил. – В смехе Рахим-хана слышится горечь. – Все оказались против нас. И победили. Запомни, Амир-джан, одиночка никогда не устоит. Так уж устроен мир.