Бегущий за ветром - Страница 19

– Недорого за правдивое предсказание. Всего рупия с каждого.

Рука протянута к нам. Хасан роняет монетку в высохшую ладошку, я вслед за ним.

– Во имя Аллаха, всеблагого и всемилостивейшего.

Предсказатель берет Хасана за руку, водит костяным пальцем по ладони, туда-сюда, туда-сюда. Потом старик щупает Хасану лицо, уши, касается подбородка, век. Шуршит сухая кожа. Слепой замирает и, не говоря ни слова, возвращает Хасану монету. Поворачивается ко мне:

– А ты, мой юный друг?

За стеной кричит петух. Я отдергиваю руку.

СОН:

Метель. Я заблудился. Ветер, завывая, пригоршнями швыряет снег прямо мне в лицо. Ноги вязнут в сугробах. Зову на помощь, но голос мой уносит вьюга. Ветер сбивает меня с ног и заметает мои следы. «Я призрак, – думается мне, – только призраки не оставляют следов». Кричу опять, уже ни на что не надеясь. И слышу: кто-то отвечает мне. За качающимися снежными полотнищами мелькает чей-то яркий силуэт. Из хаоса выныривает знакомая фигура. На протянутой мне руке глубокие порезы, из них сочится кровь и пятнает снег. Я хватаюсь за изрезанную руку – и снега уже нет. Мы стоим на зеленом лугу, над нами проплывают облака. В небе полно воздушных змеев, зеленых, желтых, красных, оранжевых, и полуденное солнце ярко освещает их.

В тупике настоящая помойка. Рваные велосипедные камеры, пустые бутылки, старые газеты и журналы – все присыпано битым кирпичом и строительным мусором. У стены валяется ржавая чугунная печь с дырой. Но я не замечаю всего этого. Мои глаза смотрят на синего змея рядом с ржавой печкой и на коричневые вельветовые штаны на куче кирпича. Это штаны Хасана.

– Ну, не знаю, – гундосит Вали. – Мой отец говорит, это грех. – Голос у него неуверенный, возбужденный и напуганный, все вместе.

Руки у Хасана выкручены за спину, он лежит на земле лицом вниз. Камаль и Вали уселись ему на плечи. Над ними возвышается Асеф, упершись ногой Хасану в шею.

– Твой отец ничего не узнает, – каркает Асеф. – Надо же преподать урок неучтивому ослу.

– Не знаю, – бормочет Вали.

– Решайся. – Асеф поворачивается к Камалю: – Ты что скажешь?

– Я?… А что я?

– Это всего-навсего хазареец, – убеждает Асеф, но Камаль отводит глаза. – Чудненько, – бросает Асеф. – Тогда держите его, слабаки. Больше от вас ничего не требуется.

Вали и Камаль с облегчением кивают.

Асеф становится на колени и хватает Хасана за ляжки, заставляя того принять недостойную позу, затем, придерживая его одной рукой, другой расстегивает на себе джинсы и спускает трусы. Хасан не сопротивляется. Не пикнет даже. Только вертит головой.

На какое-то мгновение я вижу его лицо. На нем выражение покорности. Как у барана перед закланием.

ЗАВТРА – ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ благословенного Зулъ-хиджа, последнего месяца мусульманского календаря, и первый из трех дней великого праздника Ид-аль-адха (Курбан-байрама) в честь пророка Ибрагима, который чуть было не принес своего сына в жертву Аллаху. Баба лично выбрал праздничного барана, кипенно-белого, с раскосыми черными глазами.

Мы все собрались во дворе, Хасан, Али, Баба и я. Мулла, поглаживая бороду, читал молитву.

«Ну, давай же быстрее», – прошипел Баба еле слышно. Его утомили бесконечные молитвы, неизменная часть ритуала приготовления чистого мяса – халяля. Баба подсмеивался над религиозной подоплекой праздника – как и над религией вообще, – но уважал традиции. Обычай велел делить мясо на три части: своей семье, друзьям и бедным. Каждый год Баба неизменно отдавал все мясо бедным. Богатые и так толстые, говаривал он.

Мулла закончил молитву – Аминь – и взял длинный кухонный нож. По обычаю баран не должен видеть ножа. Али дал барану кусочек сахара – еще один обычай, чтобы смерть была сладка. Животное пыталось брыкаться, но не сильно. Мулла схватил барана за морду, приставил к шее нож и одним ловким заученным движением перерезал горло. Взгляд барана будет долго преследовать меня в ночных кошмарах. Но я смотрел и смотрел, завороженный покорностью, светившейся в кротких глазах жертвы. Мне казалось, животное все понимало, знало, что его смерть – во благо людям. Вот так-то…

Отворачиваюсь. Что-то теплое ползет у меня по руке. Оказывается, я прокусил себе кулак до крови. Из глаз у меня текут слезы. Слышно, как постанывает Асеф.

Надо решаться. Еще можно изменить свою судьбу. Подняться, вступиться за Хасана – как он частенько заступался за меня, – и будь что будет.

А можно и убежать.

И я убегаю.

Я смываюсь, потому что трус. Я боюсь Асефа. Какое унижение он придумает для меня? А вдруг мне будет больно? Трусу легко оправдать себя. Сказал же Вали: за все надо платить. Может быть, Хасан и есть моя плата за удачу, мой жертвенный баран? Любовь Бабы дорогого стоит.

Велика плата? Это хазареец-то?

Потихонечку отступаю по проезду, по которому пришел, постепенно ускоряю шаги. Уже бегом выскакиваю на почти опустевший базар и, задыхаясь, оседаю на землю возле первой попавшейся запертой двери.

Ну почему все случилось именно так?

Минут через пятнадцать слышу голоса и топот бегущих ног. Падаю ниц, чтобы меня не заметили. По базару вихрем проносится Асеф с двумя дружками, хохоча на бегу.

Заставляю себя выждать еще минут десять и возвращаюсь в начало проезда. Вот она, забитая снегом канава. У березы с облетевшими листьями навстречу мне выходит Хасан.

В руках у него синий змей – первое, что бросается мне в глаза. Сразу замечаю, что его чапан спереди весь перемазан грязью, а рубаха у воротника разорвана. Хасана шатает из стороны в сторону – вот-вот упадет. Нет, справляется.